читать дальше
Секундная стрелка как-то особенно яростно стукнулась о желтую отметку будильника и поплелась дальше. Нет, еще не пора: начало третьего. Вяло подхожу к полке с книгами. Что ж, кому-то изних сегодня не повезет быть моей подушкой. Провожу пальцами по стареньким обложкам и натыкаюсь на незнакомую, на первый взгляд, фамилию. Вагинов. Черт. И сколько этот тут уже стоит? Не представляя себе сумму предстоящего штрафа за просрочку, беру Пришвина. Зайцеву и Шмелеву повезло.
Открываю тонюсенькую тетрадку в клетку - дневник. Исписано три листа. Пропустив полторы страницы, большими буквами подписываю: М. Пришвин «Женьшень» (Корень жизни). Вчера кто-то из моих сказал, что Пришвин пишет скучно. Ну и не пошли бы они на со своими мнениями. Просто люблю одиночество и природу. Когда-то прочитала у сатирика Искандера гениальную фразу–характеристику одного из героев: «Чик любил людей, но иногда они ему здорово надоедали». Это про меня. Я очень сильно люблю домашних, люблю друзей. Но иногда мне хочется бежать от них. И тогда хорошо, всегда хорошо, только наедине с природой. Там, где тебе не зададут глупых вопросов, где лишь наивный Макс заглядывает преданно в глаза, зазывая играть в догонялки.
Пишу имена героев, но жутко клонит ко сну. Захлопываю дневник с радостным чувством, что записульки кончились и можно наслаждаться Пришвиным без помех. Минут через пятнадцать выключаю свет – негоже завтра быть совсем без глаз. Ненавижу подушки, но стоически терплю неудобства: спать на голом Пришвине - жестко и жестоко. Просто старая примета: утро вечера мудренее.
Сон постепенно превращается в тягучую дремоту – организм уже знает, когда вставать. Постепенно возвращаются звуки: сначала ненавязчивое завывание морозного ветра за окном, затем легкий шум и стоны из соседней спальни. До последнего пытаюсь вернуть хотя бы дремоту, но спать уж нельзя. Холодный пол колет и жжет обогретые одеялом ступни. Иду тихо, до последнего обманывая себя и надеясь, что это ложная тревога. Аккуратно включаю свет в прихожей: пять минут четвертого.
К стонам добавляются легкие, еще не разборчивые слова. Не заглядывая в комнату, зажигаю на кухне газ и начинаю греть воду, стараясь не разбудить отца, иначе он будет кричать.
Возвращаясь, явственно различаю: «Андрейко! Андрейко!» Слабый всхлип, а потом опять, но громче: «Андрейко, жив ты?» Стоять и слушать некогда, наливаю теплую воду в чашку и включаю в комнате свет.
Де болеет уже два месяца, последнюю неделю почти не встает с кровати. Он похудел килограмм на 15. Его трудно узнать. Началось это как банальная простуда. В больнице ставят один диагноз – все кому 80 лет и выше не допускаются на порог. «Смертность и так высока, - объясняют врачи, - а вы еще и этих пытаетесь нам всучить?» «Но ведь ЭТИ еще живы и ждут помощи!» В ответ, в лучшем случае, тишина.
Включаю свет и подхожу к кровати. Де сидит, все еще не замечая меня, и по инерции продолжает бормотать, но уже тише. Подхожу ближе, ведь говорить бесполезно: слух Де начал терять еще в Финскую.
Делать это просто: таблетка, вода, нужник. Сначала было тяжело, но ведь это мой Де!
Теперь самое сложное – уложить Де обратно. Хотя он сильно похудел, это все еще трудно сделать. Сначала кладу на кровать ноги, по одной. Начинают выступать первые предательские слезы. Простуда дала осложнения на сердце, отчего эти самые ноги страшно распухли. А ведь у Де с ними итак было не все в порядке. Он еще до 30ти начал ходить с «палочкой»: в 44ом снарядом ему оторвало кусок ноги. Ногу сшили, но он остался инвалидом.
Начинаю подтягивать Де на подушку, повыше, так, как он любит. Глаза невольно упираются в портрет молодого черноусого красавца над кроватью. Резко зажмуриваюсь, пытаясь не зарыдать. Де, словно понимая, как мне тяжело, начинает помогать мне локтями, пытаясь самостоятельно подтянуться повыше…
Укутав его, медленно возвращаюсь к себе и быстро засыпаю – экзамен завтра никто не отменял.
Просыпаясь от сдавленных вскриков, понимаю, что больше не могу. Де зовет Андрейку.
Месяца через 2 после этих страшных дней мы узнали, что так звали его брата, который погиб еще в 30х годах прошлого века и никто из родственников, ныне живущих, никогда его не видел.
Правду говорят, что когда нам плохо, мы подсознательно блокируем реальность, и строим свой мир, там, где будет хорошо, там, где помогут близкие люди. Вот и Де построил себе такой мир. Он плохо понимает, что происходит вокруг, но верит в Андрейку, с приходом которого боль уйдет.
«Андрейко, жив ты?» В обращении к человеку, который умер 70 лет назад звучит страшно. Но, значит, Де так будет легче. Не включая свет и уже не сдерживая себя подхожу к Де, обнимаю, повторяю, зная, что он не услышит: «Я здесь. Андрейко не бросил. Андрейко любит. Уже не так больно». Плачу.
Опустошенная, засыпаю. Минут через 20 все повторяется вновь.
Шесть утра. Кофе. Первая, вторая чашка. Пытаюсь привести себя в порядок Зачетка лекции, дневник – все на месте, любимая дисциплина - «Литература» у любимого преподавателя. Я готова. Утром Де почти не приходит в себя.
Подхожу первая тянуть билет, возлагая последние надежды на Пришвина, или хотя бы Твардовского. Читаю: А. Ахматова «Реквием»; М. Шолохов «Тихий Дон». Так как хуже быть уже все равно не может, сажусь на положенные полчаса на свое место.
Так и не высидев все время подготовки, под недоуменное шиканье одногруппников сажусь отвечать. Читаю наизусть из Ахматовой, лихорадочно вспоминаю освещенный на лекции вопрос авторства романа-эпопеи. Сергеич, начиная понимать, что я "тону", задает наводящие вопросы. Вдруг, в тяжелой и неспособной размышлять голове, появляется воспоминание: что-то об утенке, которого зарубил Григорий на сенокосе. Да, Сергеич говорил: «Не знаете, начинайте с утенка и дальше пойдет». Не особо веря в свои способности сегодня, робко перевожу разговор в сторону утенка. Мысль пошла. Сергеич, довольный ответом, ставит последнее мое «отлично» в этой сессии. На радостях чуть не забываю поздравить его с Днем студента. Я счастлива.
Выхожу и звоню маме: у нее сегодня День Рождения.
Две последние ночи без сна дают о себе знать: медленно начинаю засыпать прямо на факультете, сидя на скамейке рядом с новыми «отмучившимися». Будит телефонный звонок. Нехотя копаюсь в сумке и, не глядя, отвечаю. Сначала не понимаю, кто это бурчит в трубку. Но в висках уже стучит первое гадкое чувство беспомощности. Отхожу в сторону и перезваниваю отцу. Повторяю еще не осознанные ни им, ни мною слова: «Де умер?». На другом конце провода только тихий плач. Вызываю такси.
Как ни странно, дальнейшие события, воспринимаемые в те дни скорее на автоматически, осмысливались гораздо позже, когда стало легче. Помню метель, гроб и завешенные зеркала. Супермаркет, продукты, маму, еле стоящую на ногах от недосыпания и горя. Андрея, друга семьи, исчезнувшего на пять минут, и вернувшегося со скромным, но таким великолепным тогда букетом роз, и тут же поздравившего маму с Днем Рождения, ведь она так готовилась к сегодняшнему дню.
Полное отрешение и холод где-то внутри. А еще друзья и знакомые, все близкие люди. Нет только родственников, которые не смогли опуститься так низко, чтобы прийти проводить нашего Де. Они остались там, где и были последние два месяца, пока он умирал. Зачем навещать покойного, если не было возможности навестить живого? Только любимый сын, который стоя на кладбище перед гробом, так и не поздоровавшись с младшим братом. Только любимые внуки, сами давно родители, которые не нашли времени попрощаться.
Что за злую шутку сыграла с тобой судьба, Де? Она оставила в последние дни жизни у твоей постели нелюбимых сына и внучку, которым ты так и не научился доверять. А ведь ты, Де, так ждал, что кто-нибудь из тех, любимых, однажды придет, возьмет тебя за руку и скажет просто: «Ну, здравствуй, Де».
Прошло уже полгода. Но иногда, среди ночи, кажется, что Де зовет меня. Тихонько иду в почти пустую комнату, зная, что там никого нет. Только портрет на стене. Молодой черноусый мужчина: солдат, артиллерист, подводник, сын, муж, отец. Мой Де, так и не получивший свой кусочек любви, от тех, ради кого прожил так долго.
Я не смогу посмотреть в глаза тем людям потому, что если встречу на улице кого-то из них, знаю, что они просто опустят голову и свернут в сторону, им нечего будет мне сказать. А мне и спрашивать не нужно. Я уже все знаю.
Предупреждение:тема "записки" - маленькие зарисовки из моей жизни и жизни моих друзей, написанные, в основном, для себя. Некоторые из них свежие, некоторые написаны давольно давно и приурочены к каким-то событиям. Но все они своеобазны и рассчитаны исключительно на любителя. Искать в них какую-либо художественую ценность не имеет смысла.
Открываю тонюсенькую тетрадку в клетку - дневник. Исписано три листа. Пропустив полторы страницы, большими буквами подписываю: М. Пришвин «Женьшень» (Корень жизни). Вчера кто-то из моих сказал, что Пришвин пишет скучно. Ну и не пошли бы они на со своими мнениями. Просто люблю одиночество и природу. Когда-то прочитала у сатирика Искандера гениальную фразу–характеристику одного из героев: «Чик любил людей, но иногда они ему здорово надоедали». Это про меня. Я очень сильно люблю домашних, люблю друзей. Но иногда мне хочется бежать от них. И тогда хорошо, всегда хорошо, только наедине с природой. Там, где тебе не зададут глупых вопросов, где лишь наивный Макс заглядывает преданно в глаза, зазывая играть в догонялки.
Пишу имена героев, но жутко клонит ко сну. Захлопываю дневник с радостным чувством, что записульки кончились и можно наслаждаться Пришвиным без помех. Минут через пятнадцать выключаю свет – негоже завтра быть совсем без глаз. Ненавижу подушки, но стоически терплю неудобства: спать на голом Пришвине - жестко и жестоко. Просто старая примета: утро вечера мудренее.
Сон постепенно превращается в тягучую дремоту – организм уже знает, когда вставать. Постепенно возвращаются звуки: сначала ненавязчивое завывание морозного ветра за окном, затем легкий шум и стоны из соседней спальни. До последнего пытаюсь вернуть хотя бы дремоту, но спать уж нельзя. Холодный пол колет и жжет обогретые одеялом ступни. Иду тихо, до последнего обманывая себя и надеясь, что это ложная тревога. Аккуратно включаю свет в прихожей: пять минут четвертого.
К стонам добавляются легкие, еще не разборчивые слова. Не заглядывая в комнату, зажигаю на кухне газ и начинаю греть воду, стараясь не разбудить отца, иначе он будет кричать.
Возвращаясь, явственно различаю: «Андрейко! Андрейко!» Слабый всхлип, а потом опять, но громче: «Андрейко, жив ты?» Стоять и слушать некогда, наливаю теплую воду в чашку и включаю в комнате свет.
Де болеет уже два месяца, последнюю неделю почти не встает с кровати. Он похудел килограмм на 15. Его трудно узнать. Началось это как банальная простуда. В больнице ставят один диагноз – все кому 80 лет и выше не допускаются на порог. «Смертность и так высока, - объясняют врачи, - а вы еще и этих пытаетесь нам всучить?» «Но ведь ЭТИ еще живы и ждут помощи!» В ответ, в лучшем случае, тишина.
Включаю свет и подхожу к кровати. Де сидит, все еще не замечая меня, и по инерции продолжает бормотать, но уже тише. Подхожу ближе, ведь говорить бесполезно: слух Де начал терять еще в Финскую.
Делать это просто: таблетка, вода, нужник. Сначала было тяжело, но ведь это мой Де!
Теперь самое сложное – уложить Де обратно. Хотя он сильно похудел, это все еще трудно сделать. Сначала кладу на кровать ноги, по одной. Начинают выступать первые предательские слезы. Простуда дала осложнения на сердце, отчего эти самые ноги страшно распухли. А ведь у Де с ними итак было не все в порядке. Он еще до 30ти начал ходить с «палочкой»: в 44ом снарядом ему оторвало кусок ноги. Ногу сшили, но он остался инвалидом.
Начинаю подтягивать Де на подушку, повыше, так, как он любит. Глаза невольно упираются в портрет молодого черноусого красавца над кроватью. Резко зажмуриваюсь, пытаясь не зарыдать. Де, словно понимая, как мне тяжело, начинает помогать мне локтями, пытаясь самостоятельно подтянуться повыше…
Укутав его, медленно возвращаюсь к себе и быстро засыпаю – экзамен завтра никто не отменял.
Просыпаясь от сдавленных вскриков, понимаю, что больше не могу. Де зовет Андрейку.
Месяца через 2 после этих страшных дней мы узнали, что так звали его брата, который погиб еще в 30х годах прошлого века и никто из родственников, ныне живущих, никогда его не видел.
Правду говорят, что когда нам плохо, мы подсознательно блокируем реальность, и строим свой мир, там, где будет хорошо, там, где помогут близкие люди. Вот и Де построил себе такой мир. Он плохо понимает, что происходит вокруг, но верит в Андрейку, с приходом которого боль уйдет.
«Андрейко, жив ты?» В обращении к человеку, который умер 70 лет назад звучит страшно. Но, значит, Де так будет легче. Не включая свет и уже не сдерживая себя подхожу к Де, обнимаю, повторяю, зная, что он не услышит: «Я здесь. Андрейко не бросил. Андрейко любит. Уже не так больно». Плачу.
Опустошенная, засыпаю. Минут через 20 все повторяется вновь.
Шесть утра. Кофе. Первая, вторая чашка. Пытаюсь привести себя в порядок Зачетка лекции, дневник – все на месте, любимая дисциплина - «Литература» у любимого преподавателя. Я готова. Утром Де почти не приходит в себя.
Подхожу первая тянуть билет, возлагая последние надежды на Пришвина, или хотя бы Твардовского. Читаю: А. Ахматова «Реквием»; М. Шолохов «Тихий Дон». Так как хуже быть уже все равно не может, сажусь на положенные полчаса на свое место.
Так и не высидев все время подготовки, под недоуменное шиканье одногруппников сажусь отвечать. Читаю наизусть из Ахматовой, лихорадочно вспоминаю освещенный на лекции вопрос авторства романа-эпопеи. Сергеич, начиная понимать, что я "тону", задает наводящие вопросы. Вдруг, в тяжелой и неспособной размышлять голове, появляется воспоминание: что-то об утенке, которого зарубил Григорий на сенокосе. Да, Сергеич говорил: «Не знаете, начинайте с утенка и дальше пойдет». Не особо веря в свои способности сегодня, робко перевожу разговор в сторону утенка. Мысль пошла. Сергеич, довольный ответом, ставит последнее мое «отлично» в этой сессии. На радостях чуть не забываю поздравить его с Днем студента. Я счастлива.
Выхожу и звоню маме: у нее сегодня День Рождения.
Две последние ночи без сна дают о себе знать: медленно начинаю засыпать прямо на факультете, сидя на скамейке рядом с новыми «отмучившимися». Будит телефонный звонок. Нехотя копаюсь в сумке и, не глядя, отвечаю. Сначала не понимаю, кто это бурчит в трубку. Но в висках уже стучит первое гадкое чувство беспомощности. Отхожу в сторону и перезваниваю отцу. Повторяю еще не осознанные ни им, ни мною слова: «Де умер?». На другом конце провода только тихий плач. Вызываю такси.
Как ни странно, дальнейшие события, воспринимаемые в те дни скорее на автоматически, осмысливались гораздо позже, когда стало легче. Помню метель, гроб и завешенные зеркала. Супермаркет, продукты, маму, еле стоящую на ногах от недосыпания и горя. Андрея, друга семьи, исчезнувшего на пять минут, и вернувшегося со скромным, но таким великолепным тогда букетом роз, и тут же поздравившего маму с Днем Рождения, ведь она так готовилась к сегодняшнему дню.
Полное отрешение и холод где-то внутри. А еще друзья и знакомые, все близкие люди. Нет только родственников, которые не смогли опуститься так низко, чтобы прийти проводить нашего Де. Они остались там, где и были последние два месяца, пока он умирал. Зачем навещать покойного, если не было возможности навестить живого? Только любимый сын, который стоя на кладбище перед гробом, так и не поздоровавшись с младшим братом. Только любимые внуки, сами давно родители, которые не нашли времени попрощаться.
Что за злую шутку сыграла с тобой судьба, Де? Она оставила в последние дни жизни у твоей постели нелюбимых сына и внучку, которым ты так и не научился доверять. А ведь ты, Де, так ждал, что кто-нибудь из тех, любимых, однажды придет, возьмет тебя за руку и скажет просто: «Ну, здравствуй, Де».
Прошло уже полгода. Но иногда, среди ночи, кажется, что Де зовет меня. Тихонько иду в почти пустую комнату, зная, что там никого нет. Только портрет на стене. Молодой черноусый мужчина: солдат, артиллерист, подводник, сын, муж, отец. Мой Де, так и не получивший свой кусочек любви, от тех, ради кого прожил так долго.
Я не смогу посмотреть в глаза тем людям потому, что если встречу на улице кого-то из них, знаю, что они просто опустят голову и свернут в сторону, им нечего будет мне сказать. А мне и спрашивать не нужно. Я уже все знаю.
Предупреждение:тема "записки" - маленькие зарисовки из моей жизни и жизни моих друзей, написанные, в основном, для себя. Некоторые из них свежие, некоторые написаны давольно давно и приурочены к каким-то событиям. Но все они своеобазны и рассчитаны исключительно на любителя. Искать в них какую-либо художественую ценность не имеет смысла.